923 Религиозная ситуация, сложившаяся в Великом княжестве Литовском, была уникальной для всего христианского мира. Изменения, произошедшие в государстве в XIV—XV вв., имели огромное значение для его населения, в том числе для их отношений и связей с Центрально-Восточной Европой.
В XIV в. Литовское государство являлось последним оплотом политически активного язычества, способного структурировать большой и устойчивый государственный организм. В политическом плане над этим язычеством нависла двойная, католическая и православная угроза. Фактически, христианство оказало уже довольно сильное влияние на верования и традиции литовских язычников. Проникновение в литовские земли восточного христианства было ранним и глубоким, произошедшим, по меньшей мере, в XII в. В XIII в. эти земли ощутили на себе пристальное внимание как восточного, так и западного христианства.
В Литовском государстве, возникшем в силу изменчивых обстоятельств, православное население становилось все более важным фактором, в том числе и в демографическом отношении, не говоря уже о его более высоком культурном уровне. Повседневное сосуществование литовцев и русских в XIII— XIV вв. способствовало укреплению позиций православной религии и культуры.
Князь Владислав Ягайло
Символом перемен в Литовском государстве стал Владислав Ягайло, повернувший страну в сторону западного католицизма. Его мать, княжна Ульяна Тверская, воспитывала Владислава в православной атмосфере, царившей при дворе великого князя. Став правителем-католиком, Владислав Ягайло по-прежнему сохранял тесные связи с православной культурой: одним из ярких свидетельств этого являются фрески, заказанные им для королевской часовни. Лучшие из них, сегодня хранящиеся в Люблинском замке, демонстрируют высокий уровень этих произведений искусства.
В то же самое время Литва оказалась под влиянием католицизма в силу своего соседства с Орденом тевтонских рыцарей и контактов с польскими княжествами. Миндовг, первый официально крестившийся литовский правитель, принял католичество в 1250 или 1251 г. После его крещения было основано епископство, просуществовавшее, вероятно, лишь нескольких лет; останки церкви, недавно найденные в Вильнюсе, скорее всего, являются останками собора, построенного в то время.
Своевольная политика великих князей, сначала обещавших принять католическую веру, а затем православную, как следствие привела в XIV в. к определенной религиозной толерантности. Ее пределом, должно быть, считалось публичное нарушение норм, защищавших особое положение язычества и его обрядов. Как бы то ни было, в Вильнюсе, древней столице, можно найти подтверждения того, что в XIV в. в городе осуществляли свою деятельность францисканцы и, в очень короткий промежуток времени, доминиканцы; помимо этого, в Вильнюсе сохранились следы православных святилищ. Смертный приговор, вынесенный в XV в. многим католическим и православным священникам, которых каждая из церквей причислила к ряду мучеников, вероятно, можно расценивать как знак важной роли язычества в качестве нормы общественной жизни, по крайней мере, в столице.
В русинских княжествах, входивших в составь Княжества Литовского, православная религия сохранила все исконные прерогативы. Вопрос, однако, заключался в том, к какой церковной провинции должны были относиться эти княжества. С конца X в. Киевская Русь представляла собой церковную провинцию, митрополит которой находился в Киеве. В 1300 г. он покинул опустошенный город и обосновался во Владимире, в северо-восточных областях Руси; в 1327 г. его выбор пал на Москву.
Наличие единой церковной провинции как нельзя лучше отвечало возраставшим политическим амбициям Москвы. Подобные устремления не противоречили ни власти татар, поддерживавших Москву в этом плане, ни политике «хозяина» этой провинции, Константинопольской патриархии, которая содержала в ней преимущественно греческое духовенство. Однако многие регионы древней Русинии стремились к тому, чтобы обладать собственными провинциями.
Вызванные этими притязаниями конфликты продолжались вплоть до середины X V в. В начале XVI в. появилась церковная провинция в Галиче, охватившая области Владимирско-Галицкой Русинии. Во вторую провинцию, образованную в это же время в Новогрудке, входили русинские территории, оказавшиеся в составе Литовского государства. Идея узаконить эти образования вызвала живое сопротивление, что повлекло за собой множество изменений в ходе последующих десятилетий. Возврат к единой церковной провинции не отменил попыток восстановить какую-либо из двух заброшенных провинций. По-прежнему решающими факторами в этой ситуации были политическая обстановка и качество отношений между Вильнюсом и Москвой.
Крещение Княжества Литовского
Обращение в католицизм и объединение с Польшей радикально изменили существующее положение вещей. Они привели Великое княжество Литовское к единому решению проблем, возникавших вследствие православной веры русинов.
Крещение литовского населения произошло в первой половине 1387 г.; оно проходило под управлением великого князя Литовского Владислава Ягайло, не встречая на своем пути особого сопротивления.
В Вильнюсе было основано новое епископство, которое князь щедро одарил. Его епископ, входивший в число ближайших соратников великого князя, имел в этом отношении преимущество перед православными, которые не участвовали в княжеском совете. В последующие десятилетия была основана приходская система; прежде всего приходы появились в районах, где обитало по-прежнему языческое население. Это напоминало возвращение к процессу христианизации, который четырьмя веками ранее происходил в Польше, Венгрии и Чехии. У католических епископств, охватывавших, помимо этнически литовских зон, западные пределы великого княжества, не оказалось отдельной церковной литовской провинции, однако великие князья Литвы тщательно следили за отбором кандидатов, назначамемых на епископские должности.
Существенным вопросом для католической Литвы с этого момента стали отношения с православным — преобладавшим в количественном отношении населением. Отдать приоритет католикам, как это было вначале, значило подчеркнуть и укрепить позицию литовцев. Однако во имя целостности государства и доброго порядка не следовало ущемлять права православного русского населения. Наконец, православие занимало ключевую позицию и в противоречиях, возникших между Вильнюсом и Москвой из-за правопреемства Киевской Руси.
Ограничительные меры, которые, тем не менее, были наложены на православное население (например, запрет на строительство новых храмов), действовали лишь на этнически литовских территориях и не должны были затрагивать княжества de facto союзные, в которых права православной церкви были установлены издавна. Непризнание православными крещения по католическому обряду и «vice versa» были куда более серьезным обвинением.
Польское духовенство в XV в. почти не сомневалось на этот счет: в договоре 1431 г. специалист канонического права Миколай из Блоня приравнивал православных раскольников к язычникам, которых (и тех и других) следовало обращать в веру. Те же взгляды разделял историк Ян Длугош и многие другие деятели. Что касается бернардинцев или францисканцев-обсервантов, то они признавали православное крещение христиански законным деянием. Рим поставил точку в этом деле, признав их правоту. Несмотря на сложное положение новообращенных Владислава Ягайло и Витовта, которым злоупотребляли тевтонские рыцари, тотчас же вновь поставившие под сомнение искренность и чистоту их веры, образ действий этих правителей не вызывал сомнений или подозрения.
В августе 1417 г. они отправили на собор в Констанце общее письмо, требующее публичного признания законности крещения по православному обряду, и в то же время предложили на рассмотрение вопрос об унии католической и православной церквей. Зимой 1417—1418 гг. в Констанцу отправилась делегация, включавшая в себя несколько сотен восточных христиан, во главе которой стоял митрополит польско-литовской православной церкви, болгарский монах Григорий Цамблак.
Их официальное предложение унии почти не нашло отклика среди отцов собора, утомленных годами совещаний и мечтавших о возвращении домой. Тем не менее, Владислав и Витольд смогли показать, что их выбор крещения по католическому обряду не был вызван желанием исключить из своего сообщества восточных христиан — напротив, этот выбор был обусловлен желанием воссоединить два мира европейского христианства.
Флорентийская уния
Следующим шагом на этом пути стала Флорентийская уния, заключенная в 1439 г., после нескончаемых переговоров, между двумя церквами, что происходило до захвата в 1453 г. Константинополя турками. Одним из инициаторов унии был Исидор, митрополит «всея Руси», то есть литовско-польской и московской церкви. Москва, однако, категорически отказалась принять как унию, так и Исидора, поэтому в 1448 г. вопреки обычаю и воле Константинополя был избран новый митрополит Иона. Положение митрополита Исидора в Великом княжестве Литовском, равно как и в Польше, осложнилось из-за отношения к нему католической иерархии, стоявшей на позициях Базельского собора, который не признал Флорентийской унии.
В 1451 г., ради сохранения мирных отношений с Москвой, король Казимир Ягеллончик признал власть Ионы над польскими диоцезами. Другое окончательное решение было принято, не без труда, в 1458—1459 гг. В 1458 г. в ответ на предложение константинопольского патриарха, находившегося в Риме, папа назначил на место Исидора нового митрополита, монаха Григория, бывшего аббата монастыря св. Дмитрия в Константинополе.
Следующий год Григорий провел в своей провинции, после чего был признан всеми епископами восточных диоцезов Великого княжества Литовского и Польши. Таким образом, древняя церковная провинция Киевской Руси была окончательно поделена между Москвой и Киевом. Митрополит Киевский в то же время оставался в Новогрудке или в Вильнюсе, поскольку Киев был слишком опасной резиденцией, открытой для вторжений.
Деление территории
Церковная провинция Киева получила значительную автономию. Митрополит избирался синодом епископов, тогда как епископы под его управлением выбирали своих новых коллег. При каждом избрании немаловажную роль играл великий князь и король. Не менее важным для церкви был голос знати или бояр, на правах покровительства и контроля, осуществляемого ими во всех эшелонах церковной организации. С этих позиций было бы интересно сравнить Киевскую церковь с чешской утраквистской церковью, находившейся в сильной зависимости от сословий королевства.
Киевская церковная провинция признавала Константинопольскую патриархию до конца ее «римского» существования (1472 г.), после чего, для окончательного утверждения своих новых митрополитов, она обращалась к стамбульской Константинопольской патриархии. Вплоть до начала XVI в. она предпринимала попытки возобновить отношения с Римом, поэтому о полном разрыве отношений утверждать невозможно. В конечном итоге, унии обе церкви не подписали, но восточная церковь пользовалась большой автономией и обладала прочным положением в общественно-государственном устройстве Великого княжества Литовского, а также появилась и в польской Червонной Руси.
Важным положением этой исключительной для Европы ситуации было постепенное улучшение правового статуса православного населения и, в первую очередь, бояр, знати. В Червонной Руси в 1434 г. они получили те же права, какими пользовалась польская знать. Со своей стороны, после напряженной борьбы православные бояре великого княжества в то же время получили права, приравненные к правам бояр-католиков.
В XV в. количество крупных русских православных сеньоров, принимавших участие в Совете великого княжества, куда изначально допускались только католики, значительно возросло. В таком контексте тот факт, что во главе польско-литовских войск, в 1514 г. одержавших победу над русской православной армией в битве под Оршей, находился православный русинский магнат Константин Острожский, принимает символическое значение. По обету, данному Богу, Острожский в знак своей победы основал в Вильнюсе православную церковь. Это было время, когда знатные русинские (белорусские и литовские) бояре отождествляли себя с Великим княжеством Литовским, считая его своим собственным государством.