817 Воспоминание об армейской службе
На таком самолёте мне приходилось летать в начале 60-х годов прошлого века.
В Советском Союзе известный завет Ленина «Учиться, учиться и ещё раз учиться» свято соблюдался, поэтому образование мог получить каждый желающий совершенно бесплатно, а при хорошей успеваемости ещё и стипендию платили. И это не для того, чтобы потом сидеть «манагером» в офисе в белой рубашке при галстуке, как стремятся сейчас многие, а чтобы приносить реальную пользу на производстве.
Как-то раз, будучи уже зрелым человеком, я подсчитал, что за свою молодость, в общей сложности, учился около двадцати лет. Сначала, естественно, средняя школа, потом техническое училище, институт. Университет марксизма-ленинизма, курсы экскурсоводов, ДОСААФ и Гражданской обороны. Учился я даже… в армии, весь первый год срочной службы проходив с конспектами как студент.
И на службу попал я довольно интересно. После медиков предстал, как водится, перед призывной комиссией. Военком и говорит: «Ну что, товарищи, среднее образование имеет, здоровье хорошее. Есть предложение определить на флот». Возражений, естественно, не было.
Ну, думаю, вот это попал! Это же служить мне придётся не три, а целых четыре года! Но, делать нечего. Назначили в команду, сообщили дату явки в военкомат для отправки в часть. Когда явился и увидел, как их тогда называли, «покупателей», совсем духом упал: капитан третьего ранга, а с ним старшина с надписью на бескозырке «Северный флот». Только этого мне не хватало! Из солнечного Крыма да аж за полярный круг! Как говорится, к белым медведям. На меня даже вроде как северным ветром пахнуло. Однако тут же появилась надежда. Объявили, что будут по одному вызывать на собеседование и даже спрашивать о желании служить на флоте. Мы начали между собой совещаться. Мнения, как говорится, разделились. Некоторые боялись, а ну как откажешься, так тебя и будут потом в хвост и гриву с песочком драить. Мой товарищ по тех училищу, оставшись в команде, так и оттрубил все четыре года на Северном флоте. Наверно, форма нравилась. А мы вдвоём с новым товарищем всё же решились. Будь, что будет, но откажемся. Получилось. Назначили в другую команду. Попали, как оказалось потом, тоже не близко. От белых медведей да к бурым, то есть аж в Сибирь, да ещё, вдобавок, в авиацию. Вот это да! Из огня да в полымя! Ну, думаю, ничего, зря, что ли мы с одноклассниками с парашютной вышки прыгали, пригодится. Так и получилось.
До места службы добирались чуть ли не неделю. Заехали аж за Енисей. Там находилась авиашкола по подготовке воздушных стрелков-радистов. Однако до полётов было ещё далеко. Сначала пришлось попотеть на земле, точнее, на снегу: незабываемым событием во время курса молодого бойца стал лыжный кросс на десять километров. Народ в школе был со всех концов Союза, южан тоже было не мало. Для них кросс стал довольно серьёзным испытанием. Справились далеко не все. Лично мне было не так уж и трудно. Обогнал на лыжне не меньше десятка товарищей. Всё это благодаря двум обстоятельствам. Зимы в 50-х годах в Крыму были довольно снежными, и можно было вдоволь покататься не только на санях и коньках, но и на лыжах, которые, правда, были у считанных единиц, так как стоили очень недёшево. А мне мой любимый дядечка подарил свои, ореховые, таких не было ни у кого. Так что я, хотя ходил на лыжах и немного, но чувствовал себя на них сравнительно уверенно, во всяком случае, они для меня не были в новинку, как для некоторых других.
После краткого курса молодого бойца приступили к занятиям. Учиться было интересно. Радиотехника и радиосвязь, воздушно-стрелковая подготовка. Изучали устройство реактивного фронтового бомбардировщика Ил- 28 и его задней артиллерийской установки, тактико-технические данные иностранных истребителей. Работа на рации и на фото кинотренажёрах, стрельбы в тире из самолётной арт установки, подготовка к парашютному прыжку и сам прыжок с самолёта на высоте в 1000 метров. Это было самое интересное, хотя на первый раз и страшноватое. Потом началась отработка навыков, как радиосвязи, так и фото арт стрельбы, в полётах. Для этой цели, как и для прыжков с парашютом, использовался самый известный транспортный самолёт времён ВОВ Ли-2, оборудованный несколькими учебными рациями и верхним блистером с установленным прицелом от Ил-28. А целью служила учебная копия боевого истребителя того же времени Як -11. Несколько раз за полёт он заходил нам в хвост, имитируя атаку, а мы по очереди орудовали прицелом с фотокинопулемётом. Участием в полётах мы, конечно, гордились. По школе даже ходила об этом забавная байка. Один курсант нашей школы якобы писал домой письмо, естественно, чернильной, как тогда все писали, ручкой. Мол, пишу письмо в полёте. Поднимаемся всё выше и выше, становится всё холоднее, чернила замёрзли, перехожу на карандаш. И дальше пишет карандашом.
Школа была довольно крупная. Вокруг можно было увидеть не одну тысячу курсантов и все как один в голубых погонах и околышах фуражек. Все так к этому привыкли, что когда у нас появился новый зав. клубом в пехотной форме, его за глаза довольно неуважительно именовали «краснопёрым».
После окончания школы, то есть, через год, мы разъехались по частям.
Я с группой товарищей попал, образно выражаясь, почти в «сослуживцы» к Т.Г. Шевченко, то есть туда, где когда-то служил и он, в г. Орск. Хорошо запомнилось, как при подъезде к городу диковинно было видеть трамвай, во весь дух несущийся по… степи. Как потом выяснилось, такое бывает в городах, состоящих, в основном, из посёлков вокруг промышленных предприятий. А трамвайное сообщение как бы связывало их в единое целое. В то время там располагался один из учебных полков ОВВАУЛ – Оренбургского высшего военного авиационного училища лётчиков.
Через некоторое время после распределения по экипажам начались полёты над заснеженными бескрайними оренбургскими степями. Особенно впечатляли ночные полёты. Россыпь огней вокруг городов и редкие огоньки среди степей. Зимние полёты – это просто благодать. Самолёт идёт ровно, как по ниточке. Правда, дошло это до нас потом, уже весной с её сильными восходящими потоками, когда при перелёте на полевой аэродром всего лишь за 10 минут полёта из нас чуть не повытрясло души.
Полёты были разными: по различным маршрутам, на полигон для бомбометания, иногда оно производилось и в народно-хозяйственных целях – бомбили ледяные заторы на реке Урал, в пилотажную зону.
Разумеется, бомбардировщик это не истребитель и никакого высшего пилотажа там, естественно, не было: крутые развороты, когда крыло наклоняется почти вертикально к земле, пикирование, кабрирование. Особенно неприятные ощущения были при пикировании. Сначала, когда самолёт резко сваливался в пике, возникало состояние близкое к невесомости. Сердце прыгало вверх, вместе с ним подпрыгивал и планшет, хлопаясь затем на рабочий столик, а пыль с пола кабины поднималась облаком. Потом ощущение свободного падения, тоже не из приятных, гораздо хуже, чем при прыжке с парашютом: изо всех сил держишься за ручки в кабине и с тоской, и посасыванием под ложечкой, ждёшь, когда же оно закончится. Наконец, самолёт, выходя из пике, резко задирает нос. Тут уже, наоборот, возникает довольно приличная перегрузка: чувствуешь как на тело наваливается неведомая прежде тяжесть, а щёки ощутимо оттягиваются вниз. Не знаю, что чувствуют в это время остальные члены экипажа, однако можно предположить, что стрелку-радисту всё же несколько хуже. Хотя бы в силу большего расстояния от его кабины до центроплана. Да и сидеть ему в своей кабине не так удобно как командиру экипажа и штурману, так как она более просторная, и сидит он хотя и на парашюте, но расположенном не на сиденье, а на металлической тарелке откидного бокового кронштейна, и при эволюциях самолёта приходится держаться за боковые ручки в кабине.
Работы в полёте было обычно немного. По той простой причине, что служба в учебном полку более или менее дальних перелётов не предполагала. Да и сам самолёт Ил-28 на них был мало рассчитан. Было несколько маршрутов в пределах отведенного самолётам училища сравнительно ограниченного района полётов. И взлёт, и посадка, как правило, предусматривались на одном и том же аэродроме. Пользовались обычно голосовой связью, в работе на ключе просто не было необходимости. Так что возможностей для совершенствования в специальности было немного.
В начале лета прибыли наши курсанты из другого полка нашего училища для освоения реактивного бомбардировщика после полётов на поршневых учебных самолётах. Точно уже не помню, кажется, это были Як-18. В нашей казарме сразу стало веселее. Ребята были в большинстве своём интересные и общительные, любили попеть песни. Были среди них и шуточные. Одна коротенькая частично запомнилась. Начиналась она как песня из кинофильма «Весёлые ребята» и была на её мотив.
«Чёрная стрелка проходит циферблат,
скачет как белка, колёсики стучат,
минувшие годы проходят чередой,
окончил школу лётную с седою бородой!
Дедушка-лётчик – так зовут меня,
а на погонах – алые поля!
Всю свою службу «курсантом» прослужил:
во многих лётных школах стоянки сторожил»!
Ну, а для нас, воздушных стрелков-радистов, начались тяжёлые дни: работа по вывозке курсантов на спарках. Для начала – полёты по кругу, то есть, практически, взлёт и посадка. Почти каждый день в летнюю оренбургскую жару под сорок по нескольку взлётов и посадок. Не раз приходилось и менять самолёт. Это происходило обычно без выключения двигателей и за время пересадки горячую гарь из двигателей, через открытый люк ветром задувало в кабину радиста, и она нагревала воздух в кабине градусов до 50-ти. Запах был тоже не из приятных.
Кто служил в армии, тот знает, что особых развлечений у солдата в части мало, а в увольнение отпускают не часто. На полевом аэродроме – тем более. Так что иногда развлечения устраивали сами. Помню, как-то отправились в летний душ, а рядом случайно спугнули тушканчика. Что тут началось! Тут же раздобыли ведро и начали его из норки выливать. Он выскочил и помчался по степи. Радости было не меряно! Несётся он, скачет как конь, а за ним толпа 20-летних пацанов в солдатских трусах почти до колен. Кричат, свистят, улюлюкают. Зрелище незабываемое! Однажды случилось немного свободного времени, так занялись этим прямо на заправке самолётов. Воды там, естественно, не было, но сообразили быстро: подогнали топливозаправщик и шланг диаметром миллиметров 150 направили в нору. От керосина он выскочил быстро, гораздо быстрее, чем от воды. Дальше преследовать не стали – перерыв закончился, пора по самолётам.
После приезда курсантов кое-когда случались и происшествия. Однажды во время рулёжки один из самолётов отклонился от рулёжной дорожки и попал в зыбун. Поскольку грунт на аэродроме был песчаным, попадались и зыбучие места, поэтому самолёт довольно долго вытягивали трактором. Более серьёзный случай был, когда перешли к самостоятельным полётам. Перед самым взлётом одному из курсантов показалось, что двигатели якобы не тянут, и он резко сбросил газ. Самолёт по инерции выкатился за пределы взлётной полосы и пошёл под уклон, переваливаясь на неровностях. Всё бы ничего, однако, курсант вздумал самостоятельно вернуться на полосу и по пути крылом задел деревянный электрический столб. В итоге срезал его как спичку. Я из интереса потом специально ходил посмотреть на это место крыла. На нём не было ни малейшей вмятины, только чёрное пятно от пропитки столба. Курсанта, естественно, с лётной работы списали. Потом ходили разговоры, что именно этого он и добивался. Дело в том, что он был из суворовцев, и военная служба ему уже стояла, как говорится, поперёк горла.
Ну, а настоящее лётное происшествие с одним из наших курсантов, едва не закончившееся трагически, произошло уже не у нас, а в другом полку нашего же училища, куда они перешли по программе полётов. Дело было приблизительно так. Полётным заданием было предусмотрен полёт на автопилоте. Когда вышли в заданный район, курсант, естественно, его включил. Автопилот оказался неисправен. Самолёт неожиданно резко перешёл в пикирование. Радист, недолго думая, открыл кран аварийного открытия люка и покинул самолёт. Открытый люк ещё больше увеличил угол пикирования. Вполне можно себе представить, что могли чувствовать в это время другие члены экипажа. Однако за штурвалом был спокойный и уравновешенный парень, а физически очень крепкий, знал его, так как летать с ним мне приходилось. Он не растерялся и настолько с удесятерённой от опасности силой рванул на себя штурвал, что самолёт из пикирования не менее резко перешёл в кабрирование. То есть, уже в набор высоты. Ну, а перевести его в горизонтальный полёт было уже не сложно. Так что всё закончилось благополучно, не считая потерянных сапог стрелка-радиста. которых он лишился от динамического удара при раскрытии парашюта. Видно он был хитрец ещё тот, и очевидно специально взял себе сапоги зачем-то на пару размеров больше. Потому что я что-то не помню, чтобы в нашей авиашколе из не одной тысячи прыгавших с парашютом кто-то приземлялся без сапог. Радиста, естественно, списали.
Это происшествие я вспомнил много лет спустя, когда уже на «гражданке» смотрел фильм «Неподсуден». Там был несколько похожий случай и на таком же самолёте. Однако и в том, и в другом случае, на самом деле, могли быть довольно спорные моменты. Радист мог и испросить разрешения на покидание самолёта, но не получить его, потому что было не до него. Мог случайно просто отсоединиться штепсельный разъём СПУ – самолётного переговорного устройства, то есть внутренней связи, так называемая фишка, у самого такое по неопытности было. Да мало ли что ещё. А времени в таких случаях очень немного. В фильме же, насколько я помню, самолёт вообще горел. Радист вполне мог предположить, что остальных членов экипажа уже нет в живых. Непросто всё это, однако.
Непросто было и привыкнуть к климату Оренбуржья. В Сибири даже на морозе под тридцать градусов, правда, более сорока в тот год и не было, мы спокойно стояли при построении на заснеженном плацу в шапках с поднятыми ушами, потому что при полном безветрии. В Орске же это было немыслимо и при двадцати из-за постоянных сильных ветров при морозе иногда и более 30-ти градусов. Снега зимой хватало и в Орске, однако самая сильная метель, какую мне приходилось видеть, случилась там не зимой. Она произошла в ночь с 7-го на 8-е марта 1964 года. Она была настолько сильной, что командование нашей части было вынуждено отдать приказ о снятии постов охраны на объектах полка. А для вывода постовых ночью пришлось натягивать верёвки. Наутро по дороге в столовую намело сугроб высотой метра два, так что пришлось нам несколько дней на него подниматься и через метров десять спускаться до тех пор, пока не освободился один из роторных снегоуборщиков до этого занятый на расчистке взлётно-посадочной полосы аэродрома.
Вообще во время службы случалось всякое. Как говорится, всего не расскажешь. Да и за давностью лет, как-никак прошло их целых 60, многое плохо помнится или позабылось. Конечно, лично у меня служба была совершенно не типичной, так как очень далеко не каждый на срочной службе летает на реактивном самолёте. У нас, как это ни странно, даже «дедовщины» не было. Не потому, что служили в авиации, и не потому, что на службу в части отправлялись после школы, то есть уже на второй год. В нашей эскадрилье за пару лет до нашего в ней появления она таки достаточно процветала. Но однажды в неё попал служить физически очень крепкий и принципиальный солдат, который категорически отказался выполнять прихоти «дедов». Заспорили, дошло и до рукоприкладства. Тогда на него набросились скопом и выбросили из окна второго этажа. Он остался жив, но, естественно, получил увечья. Двое зачинщиков за это зверство попали в штрафбат на лесоповал. И поделом! Ну, морду, как говорится, набили бы что ли, а то взять и искалечить человека, можно сказать, ни за что. С тех пор «дедовщины» в нашем полку не было. Так что за это мы были обязаны этому солдату, потерявшему своё здоровье за то, чтобы не было «дедовщины».
Солдатская служба бывает разной. У меня, например, она, несмотря на свои трудности, была относительно лёгкой и интересной. Другим повезло гораздо меньше. Не зря солдатский фольклор описывает воинскую службу несколько драматично. Больше других песен о ней запомнилась солдатская интерпретация песни, которую исполнял наш любимый кумир 50-х Марк Бернес – «Я люблю тебя жизнь». Правда, за точность всех слов за давностью лет не ручаюсь.
Я люблю тебя, жизнь, но не эту солдатскую муку!
Я люблю тебя, жизнь, жизнь гражданская, дай же мне руку!
Вот уж окна зажглись, я стою на поверке устало,
я люблю тебя, жизнь, но не эту, что в рамках устава.
Мне немало дано замечаний, взысканий, арестов,
мне известно давно, что «губа» – неуютное место.
В звоне каждого дня «сундуки» не дают мне покоя –
нервы есть у меня, жизнь, ты знаешь, что это такое.
Как поют соловьи, тишина, полумрак на рассвете,
вот уж снова пылит строй солдатский при утреннем свете…
Так забудь обо всём, укрывайся теплей одеялом,
завтра снова подъём, всё опять повторится сначала.
Ах, как тянутся дни, сердце в грусти, тоске изнывает;
как нас манят огни, что гражданский народ зажигает!
Так ликуй и вершись в трубных звуках весеннего гимна,
я люблю тебя, жизнь, только жаль, что меня ты забыла.
Конечно, тоска по дому была, как правило, у всех, хотя некоторые и на сверхсрочную службу оставались, особенно стрелки-радисты. Однако в отличие от многих нам особо не пришлось пылить много в строю. Правда, как-то раз наглотались мы пыли и без строя, когда случилась в оренбургской степи песчаная буря. Тогда не один день скрипел песок на зубах. Дело в том, что в районе расположения нашего полевого аэродрома степь более напоминала полупустыню. Травы покрывали песчаный грунт степи далеко не всплошную, и сильный ветер, естественно, поднимал песок в воздух, а более слабый ночной ветер, случалось, наметал к утру на стоянке самолётов небольшие волнистые барханчики.
Однако бывало и более интересное. К примеру, когда мне пришлось своими глазами увидеть так называемые огни святого Эльма. И было это не на море, и не ночью, а при свете белого дня и в полёте. Однажды шли мы звеном по маршруту, обходя грозовой фронт, облачность была переменная, часто проглядывало солнце. Воздух, очевидно, был влажен и наэлектризован. К слову сказать, кабина воздушного стрелка-радиста расположена в хвостовой части самолёта (именно поэтому нас иногда иронически именовали «хвостовая интеллигенция»), и сидит он задом наперёд. Его сектор наблюдения, в основном, задняя полусфера, хотя наблюдает он за воздушной обстановкой и с боков самолёта, конечно, насколько это ему доступно из хвостовой части. Хорошо видны и крылья самолёта. И вдруг, бросив в очередной раз взгляд на крылья, замечаю, что с них как бы стекает ясно различимое даже в свете дня довольно широкое голубоватое свечение похожее на пламя. Я чуть глаза не протёр, не может быть! Что это? Может быть, мне это кажется? Разумеется, об огнях святого Эльма мне читать приходилось, я вспомнил, сопоставил обстоятельства. Да, это именно они. Представляю, насколько ярче они светились бы в ночное время! Это было бы не свечение, а настоящее пламя.
Так что я вполне могу подтвердить мнение своего почти «сослуживца» Т.Г.Шевченко о том, что многое можно повидать и на службе. Тем более что служить мне пришлось совершенно в другое время и в других, несравненно более лёгких, а главное, более интересных обстоятельствах, чем у него. И не в пехоте, как он, а можно сказать, в элите Советской Армии – Военно-Воздушных Силах Союза ССР.